Антон надточий архитектор: Антон Надточий: биография и примеры работ

Содержание

Антон Надточий: биография и примеры работ

В 1993 г. окончил МАРХИ, на кафедре «Теория современной архитектуры» защитил диплом по теме «Трансформативная грамматика архитектуры в творчестве Питера Эйземана».
Будучи студентом работал в мастерской Владислава Кирпичева. Первый реализованный проект — сервис-центр на Белорусском вокзале.
По окончании института, в 1993 г., работал в архитектурном бюро АBD.
Лауреат Смотра московской архитектуры (2001), номинант на премию «Золотого Сечения-2001», победитель конкурса «Изделие из кориана», организованного концерном DuPont (2002).
Член Московского Архитектурного Общества с 1999 г.
В 1994 г. с Верой Бутко открыли архитектурную мастерскую «Атриум».
Работы мастерской были неоднократно представлены на страницах практически всех российских периодических изданий по архитектуре и дизайну, вошли в сборник «Первая книга МАО», публиковались в итальянских специализированных журналах Interni, Design Deffusion News, Kult, Box International Trade. Демонстрировались на выставках «АрхМосква» в разделе «АрхКаталог» (1999, 2001, 2002), на персональной выставке в Московском архитектурном обществе (1999) и других выставках, проводившихся под его эгидой.

Опубликованные работы

За стеклянной стеной

Авторы: Вера Бутко, Антон Надточий, Ольга Соколова
Журнал: N10 (132) 2008

#Интерьер #Офисы и банки #Конструктивистская #Москва

Формальные игры

Авторы: Вера Бутко, Антон Надточий, Ольга Соколова
Журнал: N1 (68) 2003

#Интерьер #Минимализм #Хай-тек #Москва

Единое пространство на одного

Авторы: Вера Бутко, Антон Надточий, Ольга Соколова, Игорь Селеверстов
Журнал: N10 (33) 1999

#Интерьер #Минимализм #Хай-тек #Москва

Круиз не выходя из дома

Авторы: Вера Бутко, Антон Надточий, Игорь Селеверстов, Нина Петрова, Александр Терехин
Журнал: N9 (32) 1999

#Интерьер #Хай-тек #Конструктивистская #Москва

Увидеть все. И сразу

Авторы: Вера Бутко, Антон Надточий, Светлана Харитонова, Александр Малыгин
Журнал: N5 (105) 2006

#Интерьер #Магазины, салоны и шоу-румы #Минимализм #Конструктивистская #Москва

Реклама на SALON.ru

Получайте самые популярные статьи на почту.

Подпишитесь, чтобы ничего не пропустить. Отписаться можно в любой момент.

Email:

Нажимая на кнопку «Подписаться», я даю согласие на обработку персональных данных.

ATRIUM — Бюро

В начале было пространство!

Именно так мы трактуем знаменитую строку, определяющую основу существования. С пространства начинается всё в этом мире. Пространство рождает форму, а форма насыщает реальность содержанием и придает смысл, даёт простор для эмоций и впечатлений. Мы верим, что пространство способно вдохновлять!

Мы стремимся к тому, чтобы наши объекты становились новыми символами места и своего времени, центрами притяжения и новым культурным достоянием. Наш собственный подход к архитектуре, как к искусству, включает не только высокий уровень профессионализма, но и дополнительную художественную ценность, которая возникает в результате кропотливого поиска идеальной формы. Мы проектируем живую, визуально разнообразную и информационно насыщенную среду и формируем новое качество жизни.

25-летний опыт проектирования

В основе успешного развития мастерской, основанной Антоном Надточим и Верой Бутко — ее руководителями и творческими лидерами, — уникальные авторские стратегии. Суть этих стратегий — в индивидуальном подходе к каждому проекту и актуальном художественном переосмыслении функциональных и пространственных задач.

Накопленный 25-летний опыт работы в различных масштабах и типологиях, а также структура, штат и оснащение компании позволяют нам успешно реализовывать самые сложные и масштабные проекты, разрабатывая их до мельчайших деталей.

Команда 100 профессионалов

Мы – команда единомышленников: архитекторов, градостроителей, дизайнеров, специалистов по ландшафту, визуализаторов, конструкторов и менеджеров.

Формат организации мастерской позволяет вовлекать каждого участника команды в творческий процесс и совместно находить наилучшие решения. Мы выступаем генеральным проектировщиком на своих объектах и отвечаем за каждый этап проектирования – от идеи до реализации.

Более 200 проектов

Наши ландшафты, интерьеры и городская среда — это уникальные пространства, несущие яркие визуальные впечатления. Наши проекты функциональны, эргономичны и технологичны. Они формируют высокие потребительские и профессиональные стандарты. От частных домов до градостроительных проектов они точно реагируют на контекст и поставленную задачу.

Наши объекты являются предметом гордости для нас и наших заказчиков, с которыми мы выстраиваем долгосрочные, партнерские и равноправные отношения. Ориентируясь на наилучший результат и учитывая потребности клиента, вместе мы преодолеваем все сложности, которые могут возникнуть в процессе развития проекта. Нам интересно осваивать новые национальные и культурные контексты, поэтому география наших проектов простирается от Москвы до Калининграда и Якутска и от Тбилиси до Алматы.

Непрерывное развитие

Двигаясь в авангарде Российской архитектуры и дизайна, мы постоянно учимся и осваиваем новейшие технологии: BIM, VR, параметрика, 3D печать и пр. Мы постоянно экспериментируем, развиваем свои навыки и двигаемся вперед. Мы следим за достижениями современной мировой и российской архитектуры и получаем важнейший опыт при сотрудничестве с ведущими архитектурными студиями из Европы, США и Японии.

Мы заинтересованы в развитии профессиональной среды и качества архитектуры в России, поэтому с удовольствием делимся накопленным опытом: преподаем, выступаем с докладами и лекциями, участвуем в выставках и поддерживаем образовательные и профессиональные инициативы. Проекты бюро публикуются в профессиональных изданиях, каталогах и путеводителях. Издательство «Татлин» выпустило две монографии посвященные работам мастерской ATRIUM. Многие из наших проектов были неоднократно отмечены призами российских и международных премий, а сама мастерская становилась победителем большого числа заказных и открытых архитектурных конкурсов.

НАШИ КЛИЕНТЫ

«Наша архитектура — заявление современности».

Антон Надточий. Фото © Атриум

Проекты бюро «Атриум» сложны, пластичны, разнообразны и, видимо, отражают личности его основателей Веры Бутько и Антона Надточего, которые имеют все основания называть свое бюро «авторским» . Мы поговорили с одним из его партнеров и соучредителей Антоном Надточим об их творческом методе и принципах работы — обо всем, что архитекторы «Атриума» считают важным.

Архи.ру:

— В одном из своих интервью вы назвали себя «неомодернистами». Вы все еще придерживаетесь этого определения?

Антон Надточий:

В нашем случае, наверное, любое определение будет неадекватным. Вы просто не можете одним словом описать рамки своего творческого поиска; к тому же сама терминология не всегда однозначна и устоялась. Что мы знаем наверняка, так это то, что мы выражаем себя с помощью языка абстрактных геометрических форм, которые были изобретены и развиты модернистской архитектурой. При этом мы всегда ищем собственное поле для экспериментов, пытаемся придумывать собственные интерпретации вещей и всегда относимся к архитектуре как к искусству. Однако, поскольку нам постоянно задают этот вопрос о нашем стиле, мы решили, что термин «неомодернизм» является наиболее подходящим условным ответом.

— Мы говорим о линейной архитектуре?

— Быть нелинейным никогда не было для нас самоцелью, каким-то модным трендом, в котором нам нужно было быть. Он визуализирует одну из универсалий современного мира, с которым мы взаимодействуем. Однако все эти формы у нас делаются не только ради красивой картинки. Они рождаются в результате тщательного и всестороннего анализа, учитывающего различные критерии и параметры: функциональные, технологические, контекстуальные, визуальные и многие другие.

— Очень похоже на описание параметрической архитектуры.

— Тоже не совсем так. Да, параметрическая архитектура включает в себя множество вещей, но в конечном итоге она основана на получении вашей формы механическим методом, из формулы, в которую просто вставляются соответствующие механические параметры. Мы, с другой стороны, создаем наши формы вручную, сознательно реагируя на ключевые критерии, которые мы выводим из анализа исходной ситуации. В то же время мы ищем оптимальную форму, которая соответствует этим параметрам, пытаясь раскрыть разнообразие и контрасты, визуализируя их.

— С чего начать?

— В основе каждой задачи лежит функция, поэтому мы всегда начинаем с тщательного анализа задачи, после чего придумываем блок-схему, отвечающую исходной программе. Как правило, он дает целую иерархию пространств – общественных и частных, больших и малых, масштабных и уютных и т. д. И задача архитектора – правильно организовать эти пространства.

Из этой программы рождаются «абсолютные формы»: например, с точки зрения освещения эта форма будет идеальной, местность диктует свой «идеальный» вариант, а экскурсионные свойства требуют третьего варианта. Таким образом, возникает несколько различных моделей, каждая из которых успешно отвечает определенным требованиям. После этого мы анализируем все полученные модели, сравниваем их и в итоге придумываем ту форму, которая в данном конкретном случае кажется нам оптимальной для данного конкретного участка и для данной конкретной задачи. Наши здания максимально контекстуальны, они буквально сливаются с окружающей средой. Вы не можете просто взять их и перенести в другое место.

— Играют ли ваши вкусовые предпочтения в процессе смешивания нескольких абсолютных форм в одну результирующую?

— Конечно вкусовые предпочтения есть. Но вкусы поверхностны. Скорее имеет смысл говорить о соответствии образа и формы нашим внутренним принципам. Есть качества, которые мы хотим визуализировать — такие, как неоднородность, взаимная целостность частей, их взаимодействие и взаимосвязь, слои и слияние форм друг с другом. Почему наши промежуточные этажи часто сливаются со стеной, а стена сливается с потолком? Потому что мы не можем принять отдельные сущности даже на уровне нашего восприятия. Потому что внутри нас есть некие основы, некая парадигма того, как должен функционировать этот мир.

— Что это за основы?

— Постараюсь ответить в двух словах, намеренно упрощая масштаб обсуждения. Как мы видим, наш век отличается от всех остальных тем, что все понятия и определения сейчас довольно расплывчаты. Современный мир существует одновременно в рамках нескольких парадигм. Одна из них — ньютоновская, открытая на самом деле давно, но вошедшая в повседневную жизнь лишь столетие назад — потому что до сих пор в мире господствовали иные, преимущественно религиозные, парадигмы. Это «научное» представление о мире как состоящем из множества отдельных частиц, взаимодействующих по законам механики, и это мир, в котором можно предсказать поведение материи с абсолютной точностью, руководствуясь этими законами.

В то же время все великие научные открытия XX века — теория относительности, квантовая физика, науки о сложности, информатика и другие — привели нас к выводу, что законы механики действуют только в замкнутых системах, и в них активно вторгаются такие понятия, как разум, воля и другие субъективные факторы. И вообще, мир не так прост, как нам кажется. Мир — это единое целое, а частицы — лишь осколки этого целого, принимающие разные формы.

— И все же, как вы объясните то, что все углы у вас либо острые, либо закругленные, а плоскости все косые?

— Я объясню. Раньше основным соображением был критерий совместимости с технологиями и промышленностью. С этой точки зрения легче было работать только по прямым линиям, которые хорошо сочетались с тиражируемыми проектами и серийной мебелью. Весь XX век был основан на индустриальной идее. Собственно, именно модернизм «изобрел» криволинейный подход, но он в основном эстетизировал ортогональную форму и лишь на более зрелом этапе пришел к более изощренной форме. Корбюзье, Нимейер и все гении архитектуры XX века стремились создать форму, которая была бы более художественной и приближенной к природе.

— Это победа индивидуального над индустриальным?

— В настоящее время вы можете построить практически все — технология больше не направлена на минимизацию количества элементов и размеров блоков. Сегодня мы в каком-то смысле создаем идеальную форму, предназначенную для выполнения идеальной функции, как это было раньше, когда строились религиозные здания и сооружения.

Появляется более сложная, но в то же время более индивидуализированная форма, и, как следствие, прямые линии должны уйти — что не умаляет роли функции как основного критерия.

— Насколько это дороже?

— Если критерий экономичности является первостепенным для того или иного конкретного проекта, то пространство может быть ортогональным с одним-единственным скульптурным элементом, формирующим его пластику. Около 5% от всего проекта будет в 2-3 раза дороже остальных, но это не так уж и много по сравнению с общими затратами. Однако если такое решение придаст зданию новое дополнительное качество, то его ценность будет измеряться не только количеством затраченных времени, денег и строительных материалов.

Возьмем олимпийский стадион в Пекине, знаменитое «птичье гнездо». Очевидно, что экономический критерий здесь не был главным соображением. Количество металла, использованного при строительстве его крыши, просто беспрецедентно. Однако это потому, что те, кто построил этот стадион, стремились создать символ Олимпиады и своей нации в целом. Этот проект дал совсем другую отдачу от инвестиций.

— Как часто вы встречаете понимающего заказчика, готового пойти на дополнительные расходы ради пластики и формы?

— У нас нет цели доить наших клиентов и заставлять их платить дополнительные деньги за «красоту». Однако часто земельный участок, на котором мы работаем, создает определенные проблемы, которые вы просто не можете решить традиционным способом. Например, в московском районе Щукино мы сделали проект двух новых детских садов и здания школы. На этой территории, которой не хватило даже для существующей застройки, пришлось делать проекты тройной вместимости. Эта задача просто не может быть решена в картезианской системе координат. Есть типологии школьных зданий, абсолютно идеальные для продуваемого ветрами поля, но они просто не могли быть реализованы на таком сложном участке, как наш. Мы должны были использовать 100% нашего потенциала. В итоге мы придумали нестандартное и, казалось бы, сложное решение, когда значительная часть здания ушла под землю, появились эксплуатируемые крыши, а также ломаные линии (результат инсоляционного анализа), соединительные путепроводы и много других интересных вещей. .

Парк Баркли на улице Советской Армии. Фото 2013 © Атриум / Антон Надточий

Форма, при всей ее важности, не является самоцелью. В нашем случае это результат функциональной необходимости, а пластика, по сути, является внутренней сущностью здания.

Собственно, поэтому мы так ненавидим украшения, которые сегодня являются символом постмодернизма.

— А вам не нравится постмодернизм?

— Ну, так просто не скажешь! Именно постмодернизм создал сложное пространство вместо простой ортогональной системы классического модернизма. Позднее квинтэссенция постмодернизма была представлена в деконструктивизме, возведшем пространство в степень сверхсложности.

Однако если в фильмах Питера Гринуэя сценический реквизит, игра с историческими ассоциациями, театральность, ирония и гротеск — все эти стилистические приемы, столь обильно использовавшиеся постмодернизмом, — воспринимаются вполне гармонично, то в архитектуре это не что иное, как подмена понятий.

Основным инструментом архитектуры как искусства является, прежде всего, пространство и форма. Символизм, историзм и прочие надстройки и разработки от зла - они могут быть только в составе большего пространственно-объемного решения. Да, границы между искусствами и жанрами сегодня гораздо менее строгие, но совсем от них просто не избавиться. В каком-то смысле мы сторонники очищения архитектурного языка.

Конечно, мы не всегда достигаем 100% результата. Например, наш проект «Планета КВН» (телепередача «Клуб веселых и находчивых» — прим. не соответствует внутренней планировке. Я бы предпочел, чтобы было так, как мы сделали в Бильбао, где есть единая композиция и единая структура.

Реконструкция здания кинотеатра «Гавана» для «Планета КВН» © Атриум / Илья Егоркин

Дизайн интерьера «Планеты КВН» © Атриум

Но опять же, такая форма оправдана «снаружи», т.е. с градостроительной точки зрения – наш фасад по-новому организует площадь и перекресток. Кроме того, у нас не было никакой возможности работать с внутренней конструкцией здания, потому что эта «коробка» стен — это все, что нам досталось от старого кинотеатра, да и дизайн интерьера нами тоже не делался. Мы предложили проект, который позволил бы создать дуэт между внешней и внутренней структурой, но он так и не был реализован. Сейчас у них там безобразно безвкусные псевдоклассические интерьеры с фальшпанелями, арочками и картинами-пейзажами на стенах. Такой подход, мягко говоря, не наша тема.

— Для вас так важна связь между фасадом и интерьером?

— Отдельно ни фасады, ни интерьеры не делаем.

Мы никогда не делаем фасады, такой подход противоречит самому нашему пониманию архитектуры. Наши фасады всегда получаются естественными.

Мы создаем некую трехмерную композицию, которая представляет собой единое целое внутри и снаружи. А что касается фасада — ну это просто вид дома в ортогональной перспективе. Фасада нет даже в реальной жизни, потому что мы, люди, видим вещи в движении и в перспективе, а не с пресловутого «вида спереди».

Мне понравился девиз одной компании: «Мы начинаем там, где другие останавливаются!» Если обычно составляется план, затем он вытягивается и таким образом архитекторы получают форму, то мы делаем свою архитектуру по-другому — начиная с того места, где стороннему наблюдателю может показаться, что работа уже сделана. Поиск оптимального функционального и формального решения идет параллельно, в объеме и проходит много итераций. Это очень похоже на танец — одно движение плавно перетекает в другое.

— Если это действительно так, то вы настоящие беспримесные модернисты: отсутствие фасада, принцип «изнутри-наружу», абстрактная форма, перетекание пространств…

— У модернистов тоже была жизнь- утверждение идей. В какой-то степени они у нас тоже есть: мы тоже стремимся создать среду, в которой комфортно жить, — но при этом побуждаем людей мыслить нестандартно и видеть в архитектуре больше, чем просто красивые домики. Однако в наших эмоциях отсутствует тот позитивизм и тот жизнеутверждающий порыв, который характерен для начала ХХ века.

Мы используем тот же формальный язык и приемы, но пытаемся придумать собственную, более изощренную интерпретацию, отразить другие вещи, которые не обязательно бросаются в глаза.

Что для нас по-прежнему имеет значение, так это качество структурности и артикуляции, но в то же время мы редко работаем только с формой. Наше здание является результатом взаимодействия нескольких сложных элементов, при этом формы и создаваемые ими пространства более сложные, неоднозначные и разноразмерные, а весь проект менее однороден. Его структура отрывается от картезианской сетки колонн. То, что мы пытаемся сделать, это сломать традиционные стереотипы — пол, стена, потолок, окно, крыша, лестница и т.д., превратив наше здание в единый скульптурный объект, где границы стандартных элементов будут максимально размыты или интерпретированы в совершенно другим способом. Это то, что считается в нем художественной частью. Если целое больше, чем просто сумма его частей — тогда это акт творчества, если нет — это просто посредственный проект.

Модернистская архитектура отразила свое время, а мы пытаемся отразить свое.

Наша архитектура – это выражение современности в ее самой актуальной интерпретации.

— Но, говоря о современности, похоже, вы покончили с нелинейными вещами и увлеклись другими тенденциями — уравновешенной зеленой архитектурой, урбанистическим стилем…

— Это совсем другое понятия.

Сбалансированная зеленая архитектура тесно связана с целостной концепцией единства мира, которое мы должны защищать. Все понимают, что в ближайшие сто лет, а может и раньше, многие страны исчерпают свои запасы нефти и угля, что заставляет задуматься о проблемах устойчивого развития. Это в значительной степени одна из экономических потребностей и один из глобальных вопросов выживания человечества. Все вышеперечисленное способствовало крупномасштабному технологическому прорыву — но все дело было в технических новинках, и они не создали ни новой формы, ни концепции в мире архитектуры, не повлияли на развитие архитектуры и искусства в целом в тем не мение. В качестве исключения это только барселонское облако 9.проект, который приходит на ум, а, с другой стороны, есть масса примеров «суперзеленых» домов, просто отвратительных с архитектурной точки зрения или, в лучшем случае, ничего из ряда вон выходящего. Мы также занимаемся «зеленой» архитектурой. Например, наш жилой дом в «Беркли Парк» был спроектирован и построен в полном соответствии с «золотым» стандартом системы Лид, но его формальное решение разрабатывалось по совершенно другим критериям.

Понятно, что с развитием технологий и повышением планки требований к качеству здания становятся все более технически совершенными. Сегодня превосходство — это то, чего ожидают. Этих стандартов устойчивого роста на самом деле довольно много – в России создан свой «Совет по зеленой архитектуре» с его добровольной сертификацией, и все это имеет положительное значение.

Городское планирование существует уже много столетий. Градостроительные концепции разрабатывались и в ХХ веке, и в эпоху Возрождения, и в средние века (недавно я видел на Кавказе «пещерные» города, датируемые IV веком до н.э.). Конечно, как отдельная отрасль градостроительство развивается, его методы становятся все более изощренными, экономически обоснованными, статистически и математически выверенными, социально-прогнозными и т. д. По крайней мере, хотелось бы в это верить.

Теперь Москва наконец объявила и приступила к реализации новых градостроительных подходов, логически вытекающих из изменения экономических отношений. Новой градостроительной единицей стал городской квартал. Плюс — город теперь начал возвращать своим жителям улицы и общественные территории, и начал бороться за их качество, в широком смысле этого мира. При создании среды большое внимание уделяется ее озеленению, и это тоже очень важно.

Тем не менее переход на «блочное» планирование не решит всех проблем автоматически. Городское планирование также должно быть художественным. На мой взгляд, если бы в проект Hafen City не вложили Энрика Мираллеса, Гюнтера Бениша и старую добрую Herzog & de Meuron Architecten, то, несмотря на градостроительную концепцию и в целом добротные постройки, он бы выглядел уныло. и неинтересно. Потому что городу нужны контрасты, разнообразие, активность и эффективность. Особенно это касается Москвы.

Сегодняшняя растущая популярность градостроительства и зеленых технологий, очевидно, во многом связана с каскадом мировых кризисов и необходимостью пересмотра социальных и экономических аспектов архитектуры. Но эти упы ищут ответ на вопрос «что», а вопрос «как» остается в сфере авторских решений вне зависимости от традиционных типологий, норм и правил.

Мы, как студия, делаем все больше и больше градостроительных проектов, и стараемся реализовать в них те же принципы, которые мы выработали за почти двадцать лет работы с дизайном интерьеров и 3D-моделированием — потому что эти принципы более-менее универсальный — и попробуй поискать свое «как». В этом смысле самой громкой нашей работой стала концепция района площадью 300 га в г. Краснодаре, которую мы сделали еще пять лет назад.

— Что для вас архитектура?

— Не знаю, насколько «криминально» прозвучит эта мысль, — но для нас архитектура — это создание формы, а искусство работы с формой — главный критерий оценки ее художественного качества. Или, скорее, создание формы/пространства. И неважно, где это делается в масштабах отдельной комнаты, отдельно взятого здания или целого города.

Форма может быть как в градостроительстве, так и в экоархитектуре. В наших градостроительных проектах мы тоже работаем с формой, просто она переводится в другой масштаб. Я вижу такую зависимость: когда форма начинает преобладать над пространством, тут начинается дизайн, когда пространство берет верх — это интерьер или город. Проектирование офисной высотки действительно имеет много общего с дизайном как таковым — ведь человек там обычно оперирует в рамках одного этажа, а здание изнутри не читается — соответственно, самое главное, т.е. формы, теряется.

Эту задачу мы попытались решить в нашем проекте торгово-офисного комплекса у метро Водный Стадион. Пришлось делать консоли, использовать несколько видов стекла и отделки ради создания пластики объемов, реально взаимодействующих друг с другом.

Самая «правильная» величина для меня — это частный дом или общественное здание, потому что в них соотношение пространство/форма и масса/пустота примерно равны.

— Получается, вы формалисты?

— Пусть будет так, хотя я уже дал понять, что мы возражаем против маркировки любого типа.

— А ваша архитектура ничего не рассказывает?

— История нашей архитектуры не литературного типа; наша история — это сценарий чтения и расшифровки здания. Здание не должно быть полностью читаемым с первого взгляда. В чем для меня разница между модной и настоящей архитектурой? Модная архитектура, но имитирует изображение. Когда смотришь на здание «Планеты КВН», оно читается, как вывеска, с первого взгляда. Не нужно долго ходить по этому зданию, чтобы понять его, и именно поэтому я считаю его образцом «модной» архитектуры.

Мы, как правило, проектируем здания-шарады. Они разные, если смотреть с разных сторон. Во время расшифровки, по мере того, как человек начинает постигать структуру здания, его восприятие меняется: это путешествие, обещающее новые открытия и встречи.

— Заха Хадид говорит, что она исходит из русского авангарда. Из чего вы исходите? Баухаус, Малевич, русский конструктивизм?

— Закончила факультет теории и истории современной зарубежной архитектуры Московского Архитектурного Института. Темой моей исследовательской работы была «Трансформационная грамматика архитектуры в творчестве Питера Эйзенмана». Что касается термина «трансформационная грамматика», то я придумал его, когда занимался исследованием языка современной архитектуры и его корней. У Эйзенмана есть проект частного дома, где отправной точкой является простой куб, падающий с горы, а перекрывающиеся выступы образуют новые пространства. Это как на картине Марселя Дюшана «Обнаженная, спускающаяся по лестнице». На той картине полотно изображает разные этапы движения…

В последнее время меня все больше вдохновляет советский модернизм 70-х и 80-х годов, создавший немало недооцененных мировых шедевров. Я считаю, что санаторий «Дружба» в Ялте – такое же важное архитектурное произведение, как Ла Туре, а здание «Автодора» в Тбилиси выдерживает самые смелые замыслы метаболистов.

Так что если говорить о руте, то да, у меня их много, и многие из них совпадают с Захи. Просто нам не нравится, что западный мир узурпировал русский авангард, и если ты начинаешь что-то делать этим самым языком — языком абстрактной формы — то ты уже виноват в заимствовании у них.

Конечно, на Западе традиции современной архитектуры не претерпели такого серьезного перелома, как у нас. Поэтому понятно, что они успели сделать гораздо больше, чем мы здесь, в России. Плюс — добавьте к этому высокие образовательные стандарты, высокий уровень технологий и саму систему взаимоотношений, когда главное — профессионализм и качество архитектуры.

Мы много работали с иностранными архитекторами и специалистами здесь, в России, и наша оценка этого опыта весьма неоднозначна. Самым успешным и полезным для нас был опыт работы с МВРДВ над конкурсным проектом «Зарядье». Жаль, конечно, что мы заняли только третье место — но все же больше всего мне нравится наш проект. Мы хотели создать парк, который был бы действительно специфичен для этой конкретной исторической части Москвы. Его нельзя перенести в другое место. Это прекрасный пример культурно-исторической шарады, о которой я говорил, это также ландшафтный и архитектурный абсурд, и это удобное место для пребывания горожан, с разнообразием пространств и ландшафтов. Вини Маас, безусловно, блестящий архитектор. У голландцев можно извлечь уроки как с концептуальной, так и с технологической точек зрения.

— Кто из отцов абстракционизма вам ближе: Малевич или Кандинский?

— С точки зрения супрематизма против конструктивизма, я думаю, надо было спросить — Малевич или Татлин?

Малевич. Поскольку мы не украшаем нашу конструкцию, хай-тек нам не по душе. «Черный квадрат» Малевича (и особенно «Белый квадрат») — это квинтэссенция мистических абстрактных форм, максимальная абстракция. Но если уж выбирать между Малевичем и Кандинским, то, наверное, последнее. Малевич — о чистой декларации и манифесте, а Кандинский — о музыке, о самой жизни. Но я поставил Филонова выше Кандинского.

Мы также глубоко уважаем Миса — потому что он открыл свободное пространство и вывернул его наизнанку. Если до его появления пространство было как бы «герметичным», т.е. вся архитектура была направлена на защиту от неблагоприятных внешних воздействий, то в ХХ веке столы перевернулись, и появилось «свободное пространство» Людвига Миса. ван дер Роэ.

Другим нашим героем является Бернхард Ганс Генри Шарун, из-за его «отношения к взаимодействию частей». Он был первым, кто оторвался от ортогональности и начал делать действительно скульптурные вещи. Он очень необычно реагировал на свои ситуации и открывал для себя новые формы. Из российских архитекторов мне ближе всего Константин Мельников — новаторство очень характерно практически для каждой его работы.

— Но форма Мельникова далеко не абстрактна, даже наоборот — очень «телесна» и пластична. Мельников и Малевич находятся скорее на противоположных полюсах. А мне кажется, что Вы, во всяком случае, ближе к Мельникову. Малевич весь в мистике. Но при чем здесь мистика?

— Да, Малевич привлекает нас чистотой своей абстракции, а наша архитектура пластична. Вот в чем дело — язык архитектуры так же абстрактен, как и язык музыки, он создает свою пластику из предельно абстрактных первоэлементов.

— То есть для Вас абстракция — способ отрыва от классической декоративной архитектуры?

— Да! Язык абстрактен, но то, что на нем сказано, конкретно; каждый проект – это авторская фраза, его высказывание.

«Вообще говоря, мы неомодернисты». Интервью с Антоном Надточим и Верой Бутко (руководители Атриума, Москва)

31 октября в Доме Архитектора состоялась лекция руководителей московского архитектурного бюро Атриум Антона Надточего и Веры Бутко. Лекция, организованная Project Baltia при поддержке Armstrong, производителя напольных покрытий и потолков, была посвящена теме динамики в архитектуре. Перед началом презентации «Проект Балтия» расспросила Антона и Веру о философии, стиле и клиентах их фирмы, а также о том, как теория архитектурной сложности влияет на их практику.

Что такое Атриум?

Антон Надточий: Атриум — архитектурное бюро, создающее архитектурные проекты с ярко выраженной творческой составляющей. Наша цель – создавать уникальные конструкции для самых разных функций и масштабов. Среди наших проектов новое строительство и реконструкция, градостроительство и дизайн интерьеров. По большинству наших проектов мы выступаем в качестве генерального подрядчика и производим документацию для всех этапов процесса — то есть концепция проекта, эскизы проекта, рабочие чертежи — и, кроме того, мы контролируем строительство. Мы стараемся полностью контролировать процесс проектирования, чтобы быть уверенными в конечном результате. В настоящее время у нас работает 50 человек, большинство из которых архитекторы и дизайнеры. У нас также есть собственные инженеры-конструкторы, специалисты по визуализации, менеджеры проектов и так далее.

В настоящее время нам в основном поручают проектирование зданий в городах (у нас сейчас строится более 200 000 кв. м в зданиях различного типа). Мы также занимаемся дизайном корпоративных интерьеров и загородных домов. И вот уже несколько лет мы активно занимаемся градостроительством.

Проекты в масштабах района или города – дело достаточно сложное… Приходится учитывать не только современные тенденции в градостроительстве, но и местные факторы, о которых знают только жители.

Вера Бутко: Градостроительные проекты, в отличие от всех других проектов, представляют собой, по крайней мере пока, обычно концепции, закладывающие основную философию и параметры проекта и служащие основой для последующей работы институты планирования на местном уровне.

Например, несколько лет назад мы работали над проектом нового района в Краснодаре. Мы создали достаточно подробную градостроительную концепцию. Сейчас местный институт планирования использует нашу работу в качестве руководства при создании стратегии развития данного участка и детального проекта планировки. Надеемся, что после согласования планировки с городскими властями заказчик вернется к нам для ввода в эксплуатацию отдельных домов.

Сейчас делаем аналогичные проекты для микрорайонов в Москве. Наша фирма также недавно приняла участие в международном конкурсе предложений по реконструкции грузового речного порта в Волгограде. Заказчик амбициозен: он хочет, чтобы этот новый жилой район стал знаковым проектом для города, что вполне естественно. Это два километра береговой линии в непосредственной близости от центра города, то есть это лицо города, если смотреть с Волги. Поэтому в конкурсном брифе, естественно, требовалось не только градостроительное видение, но и образ участка. Нас даже попросили придумать слоган и эмблему, т.е. рекламную концепцию района.

Рассказы о вашей жизни в Интернете говорят, что с самого начала вы работали над созданием современной архитектуры, ориентированной на продвинутых, интеллектуальных клиентов. Что вы понимаете под современностью?

А.Н.: Я думаю, что мы потомки модернистов начала ХХ ^-го века – как русских конструктивистов, так и зарубежных мастеров, таких как Корбюзье и Мис. Некоторые из этих архитекторов оказали на нас большее влияние; у некоторых было меньше. Однако в целом мы неомодернисты. Мы не согласны с тем, как эта традиция узурпирована Западом.

Недавно мы с радостью открыли для себя наследие послевоенного советского модернизма. Почему-то это была закрытая для нас сфера много лет, но буквально месяц назад мы побывали в замечательном здании санатория «Дружба» в Крыму. Мы были там с проектировщиком Игорем Васильевым, и опыт убедил нас в том, что советский модернизм — важный и совершенно недооцененный пласт русской архитектурной культуры. Советский модернизм вычеркнут из наших учебников истории, но в Крыму он нам «открылся»; и стало ясно, что это мы сами, а не западники, наследники русской традиции модернизма.

Странно, что когда вас, архитекторов, учили в архитектурной школе, вам не рассказывали о достижениях столь недавнего времени.

В.Б.: В начале 1990-х эпоха советского модернизма была еще слишком близка, чтобы воспринимать ее как наследие. Так что мы видели себя «детьми перестройки», цветами, распустившимися после ничем не примечательного периода. Это было результатом естественного отвращения к сталинскому и постсталинскому – тоталитарному – веку.

Архитектурные достижения советского модернизма часто происходили вопреки самой системе. Но и сегодня есть проекты, не вписывающиеся в общую, новую схему вещей, схему, при которой хорошее качество в проектах социального строительства практически невозможно. Но ваш проект школы-интерната в Москве — это именно социальный проект. Как получилось, что Донстрой, девелопер, преследующий сугубо прагматичные цели, вдруг начал тратить деньги на социальные проекты?

В.Б.: Существует ошибочное мнение, что хороший проект можно реализовать только в том случае, если повезет с клиентом. Это то, что мы тоже привыкли думать. Но теперь стало совершенно ясно, что все наши клиенты хорошие. Просто надо уметь с ними работать, и тогда они охотно согласятся на все, что вы им предложите.

В разное время нами было изготовлено около 70 архитектурных проектов различных объектов для Донстроя в Москве. Социальные проекты были частью обязательств «Донстроя» перед городом, и нам поручили их разработать. По сути, мы спроектировали не только интернат, но и детский сад, который был достроен в кризис. А дальше было красивое здание, которое мы очень полюбили – большое (49000 кв. м) образовательный комплекс в Щукино.

Здесь важно понимать, что это чистая благотворительность. Донстрой мог построить для школы не что иное, как «сарай», и город был бы доволен: все было бы лучше, чем то, что было раньше. А на самом деле для школы на 110 детей построили 11 000 кв.м. пространства. А это пространственно и объемно сложное сооружение с целым рядом различных функций. Плюс за свой счет даже подключили школу к инженерным сетям.

Когда нам поручили спроектировать образовательный комплекс, мы сели с заказчиком и быстро продумали все, что можно в него упаковать. Комплекс должен был включать планетарий, музей, биохимические лаборатории, два спортивных зала и три бассейна. Все это было собственной инициативой Донстроя. Проект получил все необходимые планировочные согласования, но потом, к сожалению, в компании произошла смена собственника, и теперь не будет ничего подобного тому, что мы придумали.

Школы, детские сады, интернаты — это архитектура, тесно связанная с некой государственной техникой — с представлениями о том, что нужно, что можно, а что нельзя. Вы, кажется, чуть ли не единственные в России архитекторы, которым удалось реализовать современный дизайн в этой области. Насколько сложно работать в условиях этой технологии со всеми ее нормами и правилами?

В.Б.: В Москве есть еще парочка успешных примеров. Но в любом случае это та же самая ситуация, о которой мы говорили применительно к советской архитектуре: эти здания строятся не благодаря, а вопреки существующему режиму. Ограничения провоцируют нестандартный подход; вы ловите себя на том, что пытаетесь лавировать между всевозможными правилами, ограничивающими вас. В результате вы получаете сложные и неожиданные решения.

На самом деле многие нормативные стандарты не соответствуют требованиям. Например, в правилах прописаны цвета, которыми можно красить стены в детских садах. Мы создали яркий интерьер, и нам совершенно необоснованно сказали, что это пагубно повлияет на детскую психику. Тем не менее, когда проект был построен, мэр, приехавший его осматривать, похвалил его качество и тут же перед телекамерами предложил воспроизвести наш проект в другом месте города.

На самом деле, архитекторы должны уметь обходить или творчески использовать любые запреты. В таких случаях наши проекты представляют собой вызов, который провоцирует изменения существующих правил. Когда люди видят результат, они понимают, что мы правы.

Как насчет вашего детского сада? Это часть вашего образовательного комплекса в Щукино?

В.Б.: Нет. В Щукино тоже был детский сад, но именно этот садик находится на Парковой улице. Это заказ, который мы взяли на себя во время кризиса, когда нам нужна была работа, чтобы наш офис продолжал работать. Мы, кстати, вышли из кризиса, не уволив ни одного сотрудника.

План детского сада уже существовал до того, как нас пригласили работать над проектом. Мы внесли несколько изменений – для чего, к счастью, были объективные причины, связанные с нормативными требованиями. А вот фасады и интерьеры – то, что всех сейчас так интересует, – это наша собственная работа. Однако фасад — это не просто оболочка: например, в углу игровой комнаты есть ленточные окна, что принципиально влияет на восприятие этого пространства.

Помимо нормативно-правовых норм, доставшихся в наследство от советской системы, существует и проблема качества сборки, которая также имеет свою немалую историю. Ваша вилла Горки 6 имеет впечатляющую наклонную бетонную стену. Должно быть, было трудно правильно залить бетон в условиях, существующих в России.

В.Б.: На самом деле, мы много экспериментируем с материалами и конструкцией, и мы пристаем ко всем нашим сотрудникам, пока не получим правильный результат. И здесь тоже так. Сделали формы, установили опалубку, и с энной попытки строители справились. Главное, чтобы архитектор и заказчик были готовы к экспериментам. Но, если честно, построить наклонную стену сегодня совсем не сложно.

Ваша лекция посвящена динамике. Но на последней Московской архитектурной биеннале Атриум принял участие в выставке в павильоне «Сложность», темой которой стала «нелинейность» в создании современной формы. В российском контексте последний тип модернизма не очень распространен…

А. Н.: Мы считаем, что динамизм и сложность хорошо согласуются с нашим пониманием архитектуры. Именно через них проявляется современность. И вообще такая постановка дискуссии — это способ реанимировать дискуссию об архитектуре как об искусстве, что особенно важно здесь, в России, где широкая публика часто говорит об архитектуре лишь как о придатке к строительству или как о чем-то принципиально скучном. например, библиотечное дело. Не единственное, но важнейшее достижение 20 9В 0264-м -м веке возник целый ряд «наук о сложности» — исследование понятий хаоса, фракталов, самоорганизации, синергии и т. д. Именно благодаря таким исследованиям мы заговорили о таких понятиях, как «динамический», «интерактивный», «гетерогенный», «взаимосвязанный». Для нас это все понятия, которые могут быть реализованы в архитектурном формотворчестве, т.е. как архитекторы мы можем материализовать эти понятия и транслировать их в общество. Представление о Вселенной как о сложной структуре часто заставляет нас отказаться от техники линейности.